Дмитрий Саратский: “Если мы пойдём по проложенным нами самими рельсам – о каком познании может тогда идти речь?”

Спектакли театра “Мизантроп” всегда провокационны. Всегда безумно интересны. Всегда узнаваемы. Музыка – незаменимый персонаж каждого спектакля. 20 июня состоится премьера спектакля “Орестея” – совместного проекта “Мизантропа” и Театра на Подоле. Накануне премьеры мы побеседовали с Дмитрием Саратским – композитором театра “Мизантроп”. 

Вера Дужак: Не так давно вы успешно представили необычный (как для театра “Мизантроп”, так и в целом для Украины) сайт-специфический спектакль “Слепота”, а сейчас анонсируете масштабную премьеру спектакля “Орестея” в ко-продукции с театром на Подоле. Как возникла идея проектов “Слепота” и “Орестея”? 

Дмитрий Саратский: Идеи обычно возникают неожиданно, и это сложно как-то объяснить. Важно, что мы в театре “Мизантроп” стараемся не повторяться, не идти по проторенному пути, а всё время искать какие-то новые формы. Это важно, в первую очередь, для нас самих, так как только в таком формате мы можем честно заниматься творчеством, а не превращаться в коммерческий проект. Мы всё время пытаемся познавать себя и мир вокруг через спектакли, которые делаем. Если мы пойдём по проложенным нами самими рельсам – о каком познании может тогда идти?

Со “Слепотой” всё получилось очень просто: Илья Мощицкий рассказал мне о романе Сарамаго и о том, что у него есть некий ход, сценическое решение для этого произведения. Мне показалось, что спектакль в полной темноте – отличная, новая альтернативная форма театрального перформанса, которой еще не было в Киеве. Я как-то сразу был уверен, что это будет иметь спрос и хороший отклик у публики. Так оно и получилось. Мы сделали весьма необычный спектакль, нарушили все мыслимые и немыслимые нормы театрального ремесла, получили кучу разгромных отзывов от критиков, – но публика полюбила спектакль и охотно покупает на него билеты. Пока все показы «Слепоты» проходили с аншлагами.

Что касается “Орестеи”, то тут история создания совсем иная. Инициатива в данном случае исходила от меня. Мне захотелось сделать спектакль, в котором эстетическая составляющая была бы доминантным средством выразительности. Где музыка, сценография и красота человеческого тела вдохновляла бы режиссера на поиск смыслов и символов. С этой идеей я пришел к Илье, и мы начали думать, чтобы это могло бы быть. Решили, что для таких целей лучше всего подходит античная драматургия и начали активно её изучать: что-то перечитывать, с чем-то знакомиться впервые. Так постепенно мы пришли к замыслу “Орестеи”.

В. Д.: Как считаете, украинская публика готова к таким проектам, как “Орестея”? 

Д. С.: Сложно сказать, ведь мы пока не столкнулись с публикой. Мы поймем это только тогда, когда первые зрители увидят спектакль. Сейчас мы всего лишь можем строить догадки, основываясь на каких-то субъективных причинах. На личном опыте. Мне кажется, что в этом спектакле нет ничего такого, что могло бы быть непонятным, недоступным для киевского зрителя. Для меня это очень близкая и понятная форма. Но это мой зрительский опыт, моё сознание, я могу говорить только о себе. А вот после премьеры мы узнаем, готова или не готова публика к этому.

В. Д.: В чём, по Вашему мнению, специфика написания музыки для театра? 

Д. С.: Театр очень разный: есть опера, есть балет, есть ревю, кабаре, драматический, перформативный театр – жанров множество, и в каждом у музыки совершенно разные функции. Для начала я стараюсь понять, какие задачи должна выполнять музыка в ткани спектакля, для чего там музыка. Лежит ли на ней драматургическая нагрузка или она подчинена внутренней драматургии сцены, являясь всего лишь одним из множества средств выразительности. Мне кажется, что для композитора, который работает в театре, – это и должно быть главным критерием. Если ты чётко определяешь роль музыки в спектакле в целом или в каждой из сцен, – ты на правильном пути. Всё остальное зависит от меры таланта и от степени налаженности контакта с режиссёром. Ведь часто бывает, что в спектакле звучит очень неплохая, изобретательная и даже талантливая музыка, но из-за отсутствия связи с действием, из-за неуместности, из-за диссонанса с  другими выразительными средствами она кажется чудовищной и глупой.

В. Д.: С каким проектом Вам было интереснее работать как композитору – со “Слепотой” или с “Орестеей”?

Д. С.: Музыка в “Слепоте” и в “Орестее” несёт очень разные функции, бессмысленно сравнивать. Звучность “Слепоты” – это пульсирующая среда, это скорее саунд, фил, ощущение или, как говорят музыковеды, “общие формы звучания”. Мы намеренно отказались от яркого тематизма, от богатства аранжировки, добиваясь максимального слияния звука и темноты. И даже те немногие музыкальные темы, которые были написаны к спектаклю, были тщательно отфильтрованы режиссёром во время работы. В “Орестее” – музыка является одним из главных выразительных средств. Тут она звучит всё время. В спектакле будет развернутая система лейтмотивов, очень богатый инструментарий от оперного вокала до современных аналоговых синтезаторов. Её роль часто первородна: многие сцены просто рождались из моего музыкального эскиза. Конечно, для меня, как для автора, это приятно. И не только из-за щекотания эго, но и из-за возможности поработать с новыми стилями и жанрами, поискать новые выразительные средства. Это всегда полезно и интересно.

В. Д.: Почему театр? Что привлекает Вас в театральной сфере? 

Д. С.: Я вырос в театре, для меня это родная среда. Мама актриса, дедушка актёр. Гримёрки, закулисье, сцена, гастроли – ко всему этому я привык с детства. Но в профессиональном плане, всё-таки, выбрал музыкальное направление. Поэтому, неудивительно, что в сфере моих интересов ещё в студенческие годы оказался музыкальный театр и, в особенности, жанр мюзикла. Я мечтал написать что-то, хоть в половину такое же талантливое, как “Jesus Christ Superstar” и стать звездой мюзикла. Но все это казалось несбыточной мечтой, и я покорно занимался шоу-бизнесом, осваивал навыки аранжировщика и звукорежиссёра. Так было до того момента, пока я не познакомился с Ильей Мощицким. С этих пор театр начал постепенно входить в мою жизнь, мимоходом вытесняя всё остальное, пока я вдруг не оказался продюсером нашего собственного театра. Ну, а моя с Ильёй история творческой дружбы требует ни одного тома мемуаров, которые мы, я надеюсь, обязательно издадим на старости лет!

В. Д.: Как у Вас происходит процесс написания музыки? 

Д. С.: Это очень сложный и странный вопрос, на него не может честно ответить ни один художник, лучше его вообще не задавать, так как в ответ Вы получите либо ложь, либо шутку. Я отношусь к творческому процессу как к ремеслу, но только, если, делая горшок или корзинку, ты точно знаешь, какова последовательность действий и какой результат получится в итоге. Творческое ремесло – это путь неизведанный для самого творца. Я никак не могу логически объяснить, почему я в этом такте решил взять такой аккорд, а в этом пассаже использовать повышенную 4-ю ступень. Просто так почувствовал…

В. Д.: Вы верите во вдохновение? 

Д. С.: С ним у меня отношения сложные: я обычно говорю, что не верю в него. Это как с НЛО. Я понимаю, что, скорее всего, в бесконечной вселенной есть жизнь, кроме нашей, и, скорее всего, она пытается с нами коммуницировать, но вот не видел я её никогда, что ж делать? Мне всегда кажется, что вдохновение – это такая романтичная сказка, которую художники рассказывают совершенно по разным причинам: например, чтобы оправдать свою беспомощность или соблазнить девушку или ещё для чего-нибудь. Мне же кажется, что если ты владеешь ремеслом, знанием и усердно работаешь, вдохновения всегда будет тебе сопутствовать, оно всегда рядом, его не нужно ждать или искать.

В. Д.: Ещё немного о предстоящей “Орестее”. Что бы Вы хотели, чтобы публика открыла для себя, сходив на премьеру? Почему нужно идти на этот спектакль? 

Д. С.: Мне кажется, что, во-первых, – это будет очень красивый спектакль, эстетически прекрасный. Мы вкладываем в него все свои знания, навыки, работаем, как говорит Илья, на пределе таланта.  Во-вторых, – это будет очень полезно с точки зрения культурной эрудиции зрителя. Контакт с текстом, с сюжетами и образами, созданными больше 2500 лет назад, – это удивительное путешествие, это возможность диалога с людьми, чьи мысли и идеи легли в основу нашей цивилизации. В этих образах, в мотивациях героев, в их поступках мы увидим себя, но мы сможем взглянуть на себя под совсем другим углом, сбросив все культурные и этические пласты, которыми обросли за эти тысячелетия. Мне кажется, что для киевской публики это будет полезно. Мы, в отличие от многих других театров, не пытаемся говорить о современной проблематике в лоб, прямолинейно. Мне кажется, что для того, чтобы понять, как мы живем сейчас, почему мы чувствуем так, а не иначе, почему поступаем так, а не иначе – мало надеть на героя куртку из кожзама, дать ему в руку клетчатую жлобскую сумку и заставить на суржике говорить об украинских политиках и поп-певцах. Мы намного больше узнаем о себе, общаясь с великой литературой и драматургией, потому что мы не первое и не последнее поколение страдающих и запутавшихся людей на этой земле.

Текст: Вера Дужак

Фото: PR Misanthrope